КЛАССИКА LIVE

Павел Пепперштейн. «Rembrandt».
Галерея Дмитрия Семенова (Лиговский проспект, 63, помещение 19).
Ноябрь – декабрь 2007.

Разве имеет теперь значение, действительно ли существовали те, кого некогда изображал Рембрандт? Разве важно, каковы были их эмоции, привычки, убеждения? Какими болезнями страдала многократно изображенная великим конкретная Саския ван Эйленбурх? По ком сох увековеченный магическим стилом, но мало кому ныне ведомый поэт Ян Сикс? Какие мысли крутились в рамолическом мозгу безымянного голландского старика? На каком языке прощался библейский Давид с Ионафаном? Никогда не возьмем мы никого из них за теплую руку, не похлопаем по плечу, не перекинемся ни единым словом, не получим от них актуальной эсэмэски. Были ль, не были – какая теперь разница?

Наш современник москвич Павел Пепперштейн задался такого рода вопросами и постарался обстоятельно ответить на них своим очередным художественным проектом. В элитарной петербургской Галерее Дмитрия Семенова он выставил полтора десятка новых графических листов «под Рембрандта». Исполненные кропотливым перышком и тушью, кое-где подцвеченные акварелью небольшие портреты фантастических существ из всем известных фильмов: синей певицы из «Пятого элемента», загадочного The It из «Семейки Адамс», Гремлина, Капитана Джонса из «Пиратов Карибского моря», Человека-пингвина, нескольких безымянных инопланетян. Персоны с клювами, щупальцами, обнаженными мозговыми полушариями, глазами навыкат, прочими очевидными признаками их особой природы выглядят логичным продолжением шедевров, создававшихся в Амстердаме без малого четыреста лет назад.
Это политкорректно: современный гражданин с выраженными особенностями тоже имеет право быть качественно портретированным. Подумаешь, клюв, – мягко намекает Пепперштейн, – лучше посмотрите на свой собственный нос.
Разница между старым голландским искусством и новым российским, в общем-то, совсем невелика. Если у Рембрандта «работают» реалистичные формы, Пепперштейн использует легко узнаваемые народом фантастические маски. «Рембрандт, по всей видимости, является пиковой точкой той вершины, которую когда-то называли “человечностью”, – объясняет Пепперштейн свой выбор. – Грустно ли, весело ли, но свет этот давно померк, и “человек” в рембрандтовском смысле является для нас погасшей звездой… Если в наши дни искать где-нибудь рембрандтовскую “человечность”, то обнаружить ее можно только в лицах инопланетян и монстров, различных “нелюдей”, созданных кинематографом».
Спорное утверждение, конечно, – однако в искусстве важны не столько объяснения, сколько результаты: как и у Рембрандта, у Пепперштейна получились портреты-биографии, зримые повествования о прожитых жизнях, пережитых радостях, разочарованиях, горестных испытаниях, выпавших на долю изображенных. Каждый из героев Пепперштейна, кажется, если б смог, многое рассказал бы зрителю, поделился бы своим жизненным опытом и своей персональной философией, с благодарностью (за уделенное внимание) раскрыл бы, возможно, свои маленькие тайны.
Фокус лишь в том, что все эти истории, будь они произнесены, едва отличались бы от собственной истории каждого из посетителей выставки «Rembrandt». Потому что любой зритель склонен наполнять видимые им образы – не столь уж важно, из библейской ли мифологии взятые, из стародавней ли канувшей в никуда реальности, из голливудского ли фантастического блокбастера – собственным, вполне уникальным содержанием. Это, наверное, и есть тот «свет» образа, о котором задумался московский актуальный художник.
Многое здесь, как всегда, зависит от зрителя: «светит» он сам или только отражает.

Евгений Голлербах, фото Андрея Теребенина