СВОБОДА ПРИХОДИТ НАГАЯ

Зинаида Серебрякова. «Обнаженные».

Государственный Русский музей. Корпус Бенуа.

Октябрь – ноябрь 2007.

Выставка Зинаиды Серебряковой в Русском музее – в некотором смысле не менее значительный памятник отечественному либерализму, чем соседствующий с музеем православный Спас на крови, монумент Великим реформам незабвенного Александра II Освободителя.

Свое первое изображение нагого тела – ныне хрестоматийную «Купальщицу» – художница создала в 1911 году, аккурат к пятидесятилетию отмены в России крепостного рабства и ограничения телесных наказаний. Все последующие работы Серебряковой, кажется, – гимн упразднению массовых экзекуций и, натурально, освобожденной женщине. Их героини – дородные, гладкие, непоротые: гламурные венециановские крестьянки, в ответ на законодательные инициативы молодого императора скинувшие с себя всё и представшие как главное богатство страны, ее вечный стабфонд. На старинный вопрос Некрасова «кому на Руси жить хорошо?» Зинаида Серебрякова ответила, как отрезала: новым русским женщинам.
Если судить по нынешней выставке, художницу интересовали именно восточнославянского типа кавказианки. Она, кажется, совсем не боялась снискать репутацию расистки и изображала обитательниц даже самых экзотических территорий (Патагонии, Индии, Турции, Марокко, Японии) рослыми блондинками, не смуглыми и физиологически не достоверными – ни чертами лица, ни телосложением. Туземные женщины, впрочем, сами были виноваты: отказывались позировать россиянке. Они деликатно ссылались на религиозные запреты, но, весьма вероятно, просто ощущали отсутствие подлинного интереса к себе: немногочисленные выполненные Серебряковой и известные главным образом по репродукциям наброски марокканок выдают это ее безразличие.
И уж совсем не интересовали художницу мужские тела: кураторам выставки удалось раздобыть где-то лишь пару ранних карандашных набросков вялого пожилого натурщика и каких-то бесхозных пацанов. А подозрительно пухлые формы путти на поздних, уже эмигрантского периода полотнах Серебряковой решительно затрудняют их половую идентификацию.
В реальной жизни эмоционально репрессированная, отягощенная постылым бытом, семейными узами, Зинаида Серебрякова самореабилитировалась в творчестве, – с едва ли не маниакальным упорством живописуя женские тела. Даже век спустя художницы стараются не быть столь откровенными. Определенно, главный музей русского искусства совершил акт гражданского мужества, организовав такую выставку – без камуфлирующих ситуацию портретов, натюрмортов и благостных бытовых сценок. Подозрения в неравнодушии художницы к собственному полу здесь подтверждаются досконально: бесконечные «Бани», «Купания», купальщицы, натурщицы, одалиски, античные сцены, балерины, «Обнаженная со спины», «Стоящая обнаженная», «Полулежащая обнаженная», «Обнаженная с книгой», «Обнаженная с красным шарфом», «Обнаженная со свечой»... В творческом пылу Зинаида Серебрякова даже родную дочь раздевала донага и писала, писала, писала. Изображаемых она часто наделяла своими собственными чертами лица: будто бы для того, чтобы подчеркнуть это, организаторы экспозиции поместили в общий ряд не слишком уместный здесь (без всякого обнажения) автопортрет художницы.
Гвоздем выставки стала серия крупноформатных панно, выполненных в 1930-х для виллы Мануар дю Реле, на границе Бельгии и Франции. Заказчик-толстосум (юрист, электрозаводчик и плантатор, на склоне лет приобретший баронский титул) пожелал запечатлеть свои трудовые достижения и увлечения в виде обнаженных красоток: Юриспруденции, Электрификации (точнее, Света), Агрономии (точнее, Флоры), Искусства. Юриспруденцию для большей привлекательности решили изобразить даже без повязки на глазах и весов, символизирующих объективность. Чтобы зрительный ряд был обширнее, авторы проекта добавили дам, символизирующих страны, где заказчику доводилось поднимать экономику. Вышло зрелищно.
Собственно, это работы не совсем Серебряковой. Она, как некогда Айвазовский океан, писала лишь натурщиц, а фон для них – географические карты и прочее – изготавливал ее сын Александр. Посторонние вмешательства в бельгийский проект происходили и позднее. Представленные в ГРМ панно, даже при скудном на сей раз освещении, весело поблескивают свежей краской. Организаторы показа (в основном московские галеристы) не стали скрывать: до того, как картины были обнаружены на старой вилле, они хранились неподобающим образом, сильно пострадали, живопись частично погибла, была поедена грызунами. Прежде чем выставлять полотна, их основательно реставрировали.
Что, наверное, оказалось не слишком сложной работой: изображения были выполнены труженицей кисти размашисто, без лишних нюансов. Увидев такую живопись, можно определенно заключить, что ремеслу ее автор учился мало. Так и было: девочкой Серебрякова, урожденная Лансере, наблюдала за работой отца-скульптора в его ателье, затем совсем недолго в середине 1900-х посещала частную студию, где, кажется, не рисовала, а пила чай с педагогом, потом немного тренировалась в Эрмитаже, немного в Париже. В результате мастерством едва ли превзошла средний уровень выпускников Училища технического рисования барона Штиглица.
Этого, впрочем, ей вполне хватало, чтобы, например, оформлять общественные помещения: на выставке, кроме прочего, представлены эскизы, выполненные художницей в середине 1910-х для ресторана московского Казанского вокзала (заказ был получен ею при содействии блистательного брата, Евгения Лансере). И этого хватило, чтобы мощным рывком прорваться в будущее: обнаженные серебряковские дамы, сто лет назад жеманно изображавшие Индию, Сиам, Турцию и Японию, теперь выглядят бесстрашными провозвестницами грядущих войн за независимость некогда так безнадежно порабощенных.

Евгений Голлербах