СЛЕД КРОВАВЫЙ СТЕЛЕТСЯ

«Портреты и время».

Галерея искусств «KGallery» (набережная Фонтанки, 24).

До 5 апреля 2008.

История искусств – череда преступлений разных степеней тяжести. Об этом обстоятельно напоминает масштабная выставка русского портрета XIX–XX веков, открывшаяся в одной из ведущих петербургских антикварных галерей.

Вот на портрете – бравый защитник Отечества; исторической наукой он досконально вычислен как канцелярская крыса и беззастенчивый коррупционер. Вот – ангельского облика служительница Мельпомены; проницательнейшие театральные рецензенты в свое время так и не заметили ее в свете софитов, зато подлинно влиятельные лица – не раз охотно брали под заботливый надзор. Вот – семья сурового советского покровителя искусств; в земной жизни меценат был упорным расхитителем социалистической собственности и кончил дни в узилище.
Портрет трепетной балерины, в характернейшем стиле упадочной эпохи представляющий ее натурой порочной и демонической. Столовый фарфор, затейливо расписанный портретами революционных сатрапов с изрядно темным прошлым и самыми мрачными намерениями. Одухотворенный лик пролетария, ни разу в своей классово безупречной биографии, возможно, так и не заглянувшего в книжку. Искать в этих портретах правду жизни станет лишь безнадежный легковер: портретное искусство – слишком часто искусство фальсификации.
В вечность большинство из этих людей вошло совсем не теми, кем они были в реальности: ловкие художники некогда сполна отработали свои гонорары. И лишь порой – в тайных дневниках или строго конфиденциальных письмах – решались они дать себе волю, высказать горькие тайны о тех, кого взялись обессмерчивать.
Оказавшись за пределами авторских ателье, замечательные произведения изобразительного искусства продолжали будить низкие страсти. Ложные экспертизы, взятки, махинации, спекуляции, малообъяснимые исчезновения, тайники, кражи, конфискации, тяжбы за право обладания, интриги, амбиции, разочарования, в клочья разорванные отношения – на некоторых из работ это запечатлелось даже физически: складками, надрывами, пигментными пятнами, следами дурной реставрации, надписями, владельческими печатями. На открытии выставки, словно поддавшись темной энергии, журналистка с одного из телеканалов вдруг стала надиктовывать в объектив камеры малосимпатичную историю о том, как недавно некий заграничный наследник ограбленного большевиками московского коллекционера Сергея Щукина осудил всех остальных членов фамилии за их попытку вернуть свое законное имущество. Что юной журналистке семейные распри и обиды Щукиных? Что ей давняя реквизиция? Что Гекуба? И что артикулировала бы милая девушка, если б вот эту уютную выставку на Фонтанке прямо теперь, под материнским взором телекамеры, вдруг кто-то стал реквизировать?
Впрочем, тревоги неуместны. Сегодняшние обладатели шедевров не страшатся беззаконий. Организаторы экспозиции собрали более восьми десятков живописных, графических, скульптурных, декоративно-прикладных произведений из множества частных коллекций Петербурга, Москвы, Великобритании, Франции, – некогда, в более тревожные времена, припрятанных, утаенных ото всех вокруг, негласно приобретенных, подальше вывезенных. От работ, исполненных в самом начале XIX века, до совсем свежих. Есть в экспозиции шедевры классиков разных лет – Михаила Врубеля, Владимира Гау, Александра Головина, Бориса Григорьева, Константина Коровина, Владимира Лебедева, Кузьмы Петрова-Водкина, Ильи Репина, Валентина Серова, Константина Сомова, Василия Сурикова, Роберта Фалька… Некоторые из мастеров широкому россиянину ныне совсем мало знакомы: к примеру, Сергей Иванов, живший и творивший вдали от родины. Есть работы мастеров второго и третьего рядов, есть совсем безвестные, некоторых искусствоведам установить так и не удалось. Не все ожидавшиеся экспонаты успели прибыть к вернисажу: еще только ожидается, к примеру, что-то от Нико Пиросманашвили.
Дисциплинированные старые академисты, заскорузлые демократы-передвижники с зычными именами, отпетые салонщики братья Маковские, нарциссичная Зинаида Серебрякова, осторожный авангардист Натан Альтман, творчески гуттаперчевый Исаак Бродский, несгибаемые жертвы своих навязчивых видений Врубель и Петров-Водкин, – работы, умело собранные на Фонтанке, подробно демонстрируют нравы и моды тех времен, когда они создавались, показывают, как по-разному воспринимали российские художники разных поколений личность и физиологию соотечественника. Некоторые из произведений не выставлялась десятилетиями, другие – вообще не видели «широкой публики». Между тем, многие из них могли бы украсить коллекции лучших музеев: подробнейшим образом зафиксированная Екатерина Чоколова Валентина Серова, лучезарный человек-символ Сергей Щукин Мартироса Сарьяна, загадочная Казароза (она же Бэлла Георгиевна Шнырева, она же Яковлева, она же Волкова) Александра Яковлева, крепкие реалистичные бабы Давида Бурлюка, юный романтик Сталин Константина Рудакова, впавший в меланхолию повар-казак Роберта Фалька, собственной персоной Роберт Фальк Константина Зефирова, розовая китаянка У-Ли-Лин Андрея Мыльникова, эксцентричная Ирина Олевская Михаила Звягина… Всё это работы первоклассные, иногда совершенно неожиданные. Часть авторов представлена разными вещами, и по ним можно видеть, как – порой неприлично быстро, порой исподволь – менялись творческие принципы и приемы художников: вот в 1911-м Альфред Эберлинг изобретательно порочит Тамару Карсавину, а вот – в 1933-м он же радостно славит безвестную комсомолку, которой уже совсем скоро – буквально вот в следующей пятилетке – предстоит строчить обстоятельные доносы на всех вокруг или же нестись над родными просторами лагерной пылью.
История искусств хранит много тайн, и всё же, возможно, главная ее тайна – где скрыт тот неиссякаемый источник энергии, что вновь и вновь дает художникам возможность, презрев подчас невыносимую непривлекательность обыденного, создавать дивные образы, воплощающие самые лучшие человеческие представления о мире.

Евгений Голлербах; на изображениях – автопортрет Ильи Репина, портрет поэтессы Анны Ахматовой работы Надежды Войтинской и портрет актрисы Надежды Комаровской работы Константина Коровина.

РЕАЛЬНО ДОРОГИЕ ЛИЦА

Чак Клоуз. «Семь портретов».
Государственный Эрмитаж. Зимний дворец.
До 13 апреля 2008.

Ценность всякой биографии определяется ее плодами. Внутренний гуманист в каждом из нас, можно предположить, отвергнет эту неполиткорректную гипотезу, – но внутренний реалист, определенно, согласится: жизнь не перестает давать всё новые доказательства того, что любое человеческое существование оправдывается лишь его итогом.

Чарлз Томас (в обиходе просто Чак) Клоуз родился в июле 1940 года в штате Вашингтон, в восемь лет занялся рисунком, в двадцать поступил в Университет Вашингтона в Сиэттле, в двадцать два – в Школу искусства и архитектуры Йельского университета. В 1964-м, окончив учебу, отправился на стажировку в Европу, там путешествовал, посещал музеи. В 1967-м начал преподавать в нью-йоркской Школе визуальных искусств и создавать «головы» – крупноформатные реалистичные черно-белые портреты. Именно эти портреты-то и придали всей предшествовавшей биографии художника внятный смысл, привлекли к нему внимание, позволили организовать в 1971-м в Лос-Анджелесе свою первую большую выставку, после которой уже и началась настоящая слава.
Теперь Чак Клоуз – человек-символ: он зримо воплотил в себе бессмертные гуманистические ценности Возрождения. Человек интересует его более всего, портрет – его главный жанр.
Хороший портрет, конечно, всегда немного карикатура. Эту нехитрую мудрость Клоуз постиг довольно давно. Даже самые ранние, еще конца 1960-х годов, фотореалистические работы американца обладают этим качеством в полной мере: они уже представляют зрителю не столько внешность изображенного, сколько его утрированный образ. Этим работы Клоуза разительно отличаются от широко распространенных в те же годы в СССР «фотореалистических» портретов партийно-советских бюрократов, исполненных словно бы одной и той же бестрепетной сухой кистью строго по официально утвержденной фотографии, разлинованной на квадраты.
Собственно «достоверность» даже в младые годы не привлекала Клоуза, хотя он и считается одним из основателей фотореализма. От фотореалистичности 1970-х годов художник быстро перешел к иной манере, стал членить лица на фрагменты: в 1980-х – на точки и разноцветные пятна, в 1990-х – на пестрые круги, затем на еще более сложные элементы. Стал создавать, по его собственному признанию, «живописные опыты для зрителя», предлагать наблюдателю рассмотреть в сегментах пестрых абстракций скромные черты реальных существ. Определенным образом на творческую манеру мастера повлиял инсульт в декабре 1988 года: теперь парализованный художник творит, прикрепив кисть к руке. И в силу творческих воззрений («достоверность» ни к чему), и в силу скорбных жизненных обстоятельств Чак Клоуз работает без непосредственного контакта со своими моделями. Он не мучает их «сеансами» (хотя мог бы и помучить: модели – сплошь родные и друзья), а просто фотографирует заинтересовавшее его лицо и затем месяцами уединенно воспроизводит милый образ на холсте – пиксель за пикселем, во много крат увеличивая всё. Работать предпочитает сериями по шесть-восемь портретов, – на создание каждой уходит пара лет.
В результате столь кропотливой и любовной работы получаются действительно дорогие лица: цена самых дорогих приближается к пяти миллионам долларов.
Теперь Эрмитаж представил новейшие портреты, выполненные Клоузом в 2005–2007 годах: большие (некоторые – почти по три метра в высоту) изображения двух дочерей художника (Джорджии и Мэгги), его тестя и тещи (Нэта и Ширли), жены (Лесли), его самого, великолепный лик друга семьи (президента Билла Клинтона) – всё маслом на холсте, – а также выполненный на станке Жаккарда автопортрет-шпалера.
Перечисленное демонстрирует, что манхэттенский сиделец ныне – в хорошей творческой форме. Вопреки уверению куратора выставки Дмитрия Озеркова, что «работы Клоуза – не совсем картины и не совсем фотографии», каждый самостоятельный зритель способен убедиться: эти портреты – именно картины и абсолютно не фотографии. Это настоящая живопись, хорошо придуманная, эмоционально и мастерски исполненная в соответствии с оригинальной, несомненно лично найденной художником «формулой цвета» (применим известное выражение Павла Филонова). Все изображения создаются Клоузом по старой методе – вручную, без применения технических средств. Американский классик работает, конечно же, по собственным рецептам, но его находки живо напоминают о предшествовавших живописных достижениях французских дивизионистов и пуантилистов, россиян Михаила Матюшина и Павла Филонова, о разных этнических (индейских, африканских) прикладных искусствах. И это одна из сильных сторон творчества Клоуза: несмотря на свое выраженное новаторство, оно прочно укоренено в мировой культуре и лояльно к культурному окружению.
Выставка работ Клоуза – вторая в масштабном выставочном проекте «Эрмитаж XX/XXI». Этот проект, несмотря на свою необходимость и острую злободневность, имеет хотя и еще очень краткую, но уже непростую судьбу. Первую выставку – «Америка сегодня» в Главном штабе – эксперты едва ли не единодушно признали малоудачной. Новая выставка, несмотря на ценность представленных на ней работ, также вызывает вопросы. Например: почему музей так последовательно отождествляет современное искусство с искусством США (и притом отбирает его строго через британцев: первая выставка была организована при участии лондонской Галереи Саачи, нынешняя – при участии Клуба британских друзей Эрмитажа и лондонской «White Сube»)? Возможно, то, что обе дебютные выставки оказались американскими и как бы «из вторых рук», всего лишь случайность; возможно, уже скоро главный музей России выкажет наконец способность самостоятельно ориентироваться в разнообразии современного искусства планеты. Но такие случайности формируют стиль, – поэтому не следовало ли руководителям программы тщательнее позаботиться о ее логике и устроить первую в России персональную выставку Чака Клоуза просто вне рамок «Эрмитажа XX/XXI» (как это делается в других случаях)? Или такой вопрос: почему для нынешнего показа выбрали столь странное помещение – у Салтыковского подъезда Зимнего дворца, на задворках отдела первобытного искусства? Разве «Эрмитаж XX/XXI» – «передвижной» проект? Или: что помешало куратору осуществить развеску даже немногих привезенных работ в соответствии с заявленной концепцией показа? В разделе «Автопортреты» почему-то оказался портрет супруги художника, изъятый из раздела «Семья», – зато в «семейном» разделе, очевидно противореча кураторскому тексту, появился один из автопортретов Чака Клоуза. В такой ситуации то, что выставка, составленная из восьми изображений, названа «Семь портретов», воспринимается вовсе не как чья-то творческая находка, а всего лишь как доказательство банального организационного хаоса.

Евгений Голлербах

КОСТИ ХРУСТЯТ

Ольга и Александр Флоренские. «Скелеты разные».

Выставочный зал «НоМИ» (Петроградская сторона, Малый проспект, 39 / Ижорская улица, 13).

До 25 марта 2008.

Какого рода телесность наиболее востребована актуальным искусством? Пышные туши, долгое время прельщавшие столь многих художников – от старого фламандца Питера Пауля Рубенса до современного колумбийца Фернандо Ботеро, – можно сказать, безнадежно устарели. Малоактуальна теперь и дистрофия: уже последние модели-анорексики обстоятельно осмеяны и изгнаны с передовых подиумов. Вектор общественного интереса устремлен дальше: теперь востребованы кости.

Новая выставка популярных петербургских художников Ольги и Александра Флоренских находится на самом пике тренда: вниманию ценителей прекрасного креативные супруги представили пару десятков объектов, воспроизводящих разную живность, окончательно освобожденную от плоти: скелеты электрического ската, осьминога, рыбы-молота, носорога, слона, человека…
«Скелеты разные» – часть масштабного долговременного проекта Ольги и Александра Флоренских «Универсальный музей Вильгельма Винтера». Господин Винтер, брендом которого решили воспользоваться наши современники, в конце XIX века держал в столице (зафиксировал бульварный «Петербургский листок») общедоступный кабинет редкостей. Теперь супружеская чета как бы реконструирует паноптикум, внятных сведений о котором нет даже у историков, и уже показала зрителям три выставки винтажных ассамбляжей: «Культовые сооружения» (макеты храмов разных религий, собранные из шляпных коробок и кухонной утвари, – в 2005-м в петербургском Музее истории религии), «Географические карты» (планы городов мира из того же материала – в 2006-м в выставочном зале «НоМИ») и «Здание Универсального музея Вильгельма Винтера» (резной комод с водруженным на него часовым шкафом и прочими затеями – в 2007-м в Московском музее современного искусства на Петровке). Всего же в планах супругов Флоренских двенадцать выставок («разделов» несуществующего «музея»), одноименный фильм и завершающая итоговая экспозиция всего проекта в совокупности.
Возможно, количество представленных на новой выставке конструкций избыточно (для демонстрации творческой идеи хватило бы и гораздо меньшего), но это простительно. Фауна – давняя слабость Флоренских, на многих их выставках в разные годы она показывалась подробно и разнообразно. На сей раз «на подвижной лестнице Ламарка» (по золотому слову Осипа Мандельштама) животные вновь преобладают, – человек же здесь занял действительно «последнюю ступень»: имитация его скелета, в отличие от скелетов, скажем, носорога и слона, полноправно заполнивших собой главное пространство выставочного зала, не удивляет ни хитроумностью конструкции, ни выразительностью – и подвешена на стене где-то в самом невидном углу, за дверью.
Авторы «Скелетов разных» подчеркивают, что использовали для их изготовления objets trouvées. У невнимательного зрителя это может вызвать безрассудное умиление («всё на помойке найдено»), того же, кто способен к рефлексии, приведет к более трезвой оценке: по своей генетике и своему содержанию объекты Флоренских – явно буржуазное искусство. В самом деле, в этих скульптурах заметны лишь очень добротные предметы мещанского быта: велосипедная рама, жестяная воронка, угольный совок, детская ванночка, дрели, гирьки, фрагменты венских стульев, кресел-качалок и мясорубок. Очень похоже, что позвонки и суставы «Скелетов разных» подобраны не на помойке (помоечной рвани здесь нет места), всё – явно домашнее, извлечено из неагрессивной среды, подбиралось с любовью. Эти предметы, конечно, потом частично расчленялись, – но тоже аккуратно, с любовью. И соединялись в новых интересных комбинациях, – по предварительному плану и максимально заботливо: подобным манером хиропрактор вправляет болящему позвонок или ортопед прилаживает инвалиду протез. Всё здесь не так, как сделал бы припадочный абстрактный экспрессионист. И результат налицо: конструкции Флоренских крупногабаритны, основательны, устойчивы, исполнены из самого надежного материала (металл, древмассив), все их элементы по-ремесленному тщательно пригнаны друг к другу, скреплены сваркой, шарнирами, стальными уголками, швеллерами, болтами, на худой конец шурупами. Каждая из моделей, хотя и является частью ансамбля, очевидно самодостаточна и может быть приобретена реально заинтересованным ценителем как достойное украшение серьезного интерьера.
Дополнительную значимость многим объектам придает то, что они динамические: у слона, к примеру, подвижны голова и хвост. Их можно подвигать, покачать, дабы получить конкретное удовольствие.
Зрелище могло бы походить на бесчисленные в истории мировой культуры «Пляски мертвецов» и «Танцы смерти». Живописцы, графики, скульпторы, композиторы, драматурги, прозаики, поэты, кинематографисты разных стран – Ханс Хольбейн Младший, Эдгар Аллан По, Ференц Лист, Модест Мусоргский, Август Стриндберг, Франк Ведекинд, Камиль Сен-Санс, Валерий Брюсов, несравненная Аста Нильсен и многие другие настолько обстоятельно разработали старинный аллегорический сюжет хоровода мертвых и умирающих во главе со Смертью, что, кажется, не оставили потомкам и малейшего шанса «поработать со скелетами». Но Ольга и Александр Флоренские, дерзко взявшись за рискованную тему, сумели справиться с нею неожиданным образом: скелеты их работы не хороводятся на потеху снобам и критиканам, а, как бы уже отхороводившись, пребывают в полном бездействии, простыми вещественными доказательствами того, что когда-то тоже клубились и зажигали. Вроде всем известных подобного рода экспонатов в Эрмитаже, Кунсткамере или Зоологическом музее.
Так что выставка имеет отношение не столько к практической остеологии и прочим естественным наукам, сколько к истории искусств и вечным человеческим ценностям.

Евгений Голлербах